Он курит на кухне, пока она красится в комнате.
Собственно, почему в комнате а не в ванной? Ну, потому что там недостаточно светло, например, хотя вообще-то лампочка яркая, и зеркало большое, разве что оно запотело от горячей воды, но она ведь только что вышла из душа, и никто больше сейчас душем не пользовался, значит, никакого этого полукруглого тумана, никакой повышенной влажности и, кстати, никаких тазов с замоченным бельем, не располагающих к длительному пребыванию в этом тесноватом, но все же выполняющем свои функции помещении, там же все есть – и где взять, и куда положить, и чем брызнуть, и Нет, может быть, там слишком много всего стоит на полочке перед зеркалом, ну конечно, три флакона с шампунем, все разные и везде едва плещется, вот-вот кончится, но не кончается пока, только место занимает. И зубные щетки разных цветов и размеров, некоторые сломанные, потом куча кремов в баночках и тюбиках, некоторые малюсенькие, например, шершавый такой, которым надо пользоваться очень редко, потому что он как-то специально очищает, а проще говоря – царапает физиономию до покраснения в гигиенических, понятно, целях, рядом детская зеленая лягушка с выпученными глазами – "для пятна", хорошие и не очень хорошие духи и дезодоранты, одеколонов тоже два или три – кажется он пользуется всеми, и, кажется, только вечером, перед сном, но она все равно никак не может различить запахи, идущие от его халата, даже когда его нет, его халат всегда пахнет так, что она специально заходит в ванную его нюхать, ей хочется его есть, или умереть внутри, где-нибудь в рукаве, а лучше всего прирасти к его телу древесным грибом и висеть там, под халатом, до скончания дней своих или хотя бы пока не раздадутся сигналы "не забудьте выключить телевизор".
Он курит на кухне и думает о том, как она сидит в комнате на краю несложенной постели и красится, глядя в вытянутое, вмонтированное внутрь косметички зеркало, лицом к окну, чтобы освещение было естественным, да, вот это важно, именно – чтоб освещение было естественным, потому что сейчас ведь еще утро, часов, наверно, десять, и они идут куда-то вместе с утра, куда-то, где надо выглядеть нормально именно при естественном освещении, чтобы была какая-то смягченность в лице, тонированное спокойствие, и чтобы взгляд казался более глубоким, чем, может быть, он есть на самом деле.
На самом деле он, конечно, об этом совсем не думает, ему наплевать, что и как она красит, он вообще не понимает, зачем это нужно, ему кажется, что он не замечает разницы, но это не так, не так, нет, да, он не замечает, но он чувствует эту разницу, он не может объяснить, но впитывает, всасывает, пропускает через себя оттенки и полусигналы, микроволны, корпускулы, космические лучи. Он считывает ощущения, не фиксируя их, "с лица воду не пить" – он и не пьет, не становится пьян, его качает и заносит, пока он не умствует. Не бредоумствует, как сказали бы двести лет назад на пути из Петербурга в Москву. А он никогда и не умствует, спроси его, о чем он думает, а ни о чем – вот и весь ответ, и это отчасти правда, в том смысле, что не рассуждая про себя, не рефлексирует, не строит фразу, а только образный ряд, подвижный и необязательный, хотя чем это не рефлексия? Вот сейчас он сидит и курит на кухне, совершенно не помышляя о том, что именно она делает там, в комнате, но вне всякого сомнения думает о ней, он думает о ней с нежностью и отчаянием, с самоотречением и болью, с отряхиванием снега с заметенных сосен лыжной палкой в лесу и обрыванием сиреневых кистей то ли в Нескучном, то ли в собственном саду, с распахиванием дверей и возжиганием огня, и нет такой услуги, услады такой, которой он не мог бы ей оказать, и нет того чем не мог бы пожертвовать, и все это бродит и стонет в нем сейчас, в эту минуту, когда он сидит и курит на кухне, хотя спроси его, о чем он думает – он скажет: ну, скоро, что ли?
Они идут куда-то с утра, и это их последние спокойные минуты в доме, она в комнате, он на кухне, собственно, почему он и курит на кухне, она ведь не имеет ничего против того, чтобы он курил здесь, рядом с ней, потом можно проветрить или само как-нибудь рассосется, но нет, он не хочет, чтобы она лишний раз дышала этим, а кроме того, если они будут сейчас рядом, они не смогут даже на минуту сосредоточиться, они будут все время бросать взгляды друг на друга, придвигаться друг к другу, забирать друг у друга энергию, просто вытягивать последние силы и соки, вместо того, чтобы подпитывать ими друг друга, нет, они будут тянуть и тянуть, до полного изнеможения, до дрожи и комков в горле, а ведь этого совсем не нужно сейчас, ведь сейчас ей только нужно с п о к о й н о п о к р а с и т ь с я, а ему – с п о к о й н о п о к у р и т ь.
Собственно, почему в комнате а не в ванной? Ну, потому что там недостаточно светло, например, хотя вообще-то лампочка яркая, и зеркало большое, разве что оно запотело от горячей воды, но она ведь только что вышла из душа, и никто больше сейчас душем не пользовался, значит, никакого этого полукруглого тумана, никакой повышенной влажности и, кстати, никаких тазов с замоченным бельем, не располагающих к длительному пребыванию в этом тесноватом, но все же выполняющем свои функции помещении, там же все есть – и где взять, и куда положить, и чем брызнуть, и Нет, может быть, там слишком много всего стоит на полочке перед зеркалом, ну конечно, три флакона с шампунем, все разные и везде едва плещется, вот-вот кончится, но не кончается пока, только место занимает. И зубные щетки разных цветов и размеров, некоторые сломанные, потом куча кремов в баночках и тюбиках, некоторые малюсенькие, например, шершавый такой, которым надо пользоваться очень редко, потому что он как-то специально очищает, а проще говоря – царапает физиономию до покраснения в гигиенических, понятно, целях, рядом детская зеленая лягушка с выпученными глазами – "для пятна", хорошие и не очень хорошие духи и дезодоранты, одеколонов тоже два или три – кажется он пользуется всеми, и, кажется, только вечером, перед сном, но она все равно никак не может различить запахи, идущие от его халата, даже когда его нет, его халат всегда пахнет так, что она специально заходит в ванную его нюхать, ей хочется его есть, или умереть внутри, где-нибудь в рукаве, а лучше всего прирасти к его телу древесным грибом и висеть там, под халатом, до скончания дней своих или хотя бы пока не раздадутся сигналы "не забудьте выключить телевизор".
Он курит на кухне и думает о том, как она сидит в комнате на краю несложенной постели и красится, глядя в вытянутое, вмонтированное внутрь косметички зеркало, лицом к окну, чтобы освещение было естественным, да, вот это важно, именно – чтоб освещение было естественным, потому что сейчас ведь еще утро, часов, наверно, десять, и они идут куда-то вместе с утра, куда-то, где надо выглядеть нормально именно при естественном освещении, чтобы была какая-то смягченность в лице, тонированное спокойствие, и чтобы взгляд казался более глубоким, чем, может быть, он есть на самом деле.
На самом деле он, конечно, об этом совсем не думает, ему наплевать, что и как она красит, он вообще не понимает, зачем это нужно, ему кажется, что он не замечает разницы, но это не так, не так, нет, да, он не замечает, но он чувствует эту разницу, он не может объяснить, но впитывает, всасывает, пропускает через себя оттенки и полусигналы, микроволны, корпускулы, космические лучи. Он считывает ощущения, не фиксируя их, "с лица воду не пить" – он и не пьет, не становится пьян, его качает и заносит, пока он не умствует. Не бредоумствует, как сказали бы двести лет назад на пути из Петербурга в Москву. А он никогда и не умствует, спроси его, о чем он думает, а ни о чем – вот и весь ответ, и это отчасти правда, в том смысле, что не рассуждая про себя, не рефлексирует, не строит фразу, а только образный ряд, подвижный и необязательный, хотя чем это не рефлексия? Вот сейчас он сидит и курит на кухне, совершенно не помышляя о том, что именно она делает там, в комнате, но вне всякого сомнения думает о ней, он думает о ней с нежностью и отчаянием, с самоотречением и болью, с отряхиванием снега с заметенных сосен лыжной палкой в лесу и обрыванием сиреневых кистей то ли в Нескучном, то ли в собственном саду, с распахиванием дверей и возжиганием огня, и нет такой услуги, услады такой, которой он не мог бы ей оказать, и нет того чем не мог бы пожертвовать, и все это бродит и стонет в нем сейчас, в эту минуту, когда он сидит и курит на кухне, хотя спроси его, о чем он думает – он скажет: ну, скоро, что ли?
Они идут куда-то с утра, и это их последние спокойные минуты в доме, она в комнате, он на кухне, собственно, почему он и курит на кухне, она ведь не имеет ничего против того, чтобы он курил здесь, рядом с ней, потом можно проветрить или само как-нибудь рассосется, но нет, он не хочет, чтобы она лишний раз дышала этим, а кроме того, если они будут сейчас рядом, они не смогут даже на минуту сосредоточиться, они будут все время бросать взгляды друг на друга, придвигаться друг к другу, забирать друг у друга энергию, просто вытягивать последние силы и соки, вместо того, чтобы подпитывать ими друг друга, нет, они будут тянуть и тянуть, до полного изнеможения, до дрожи и комков в горле, а ведь этого совсем не нужно сейчас, ведь сейчас ей только нужно с п о к о й н о п о к р а с и т ь с я, а ему – с п о к о й н о п о к у р и т ь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий